Выступление легендарного поэта и прозаика Игоря Губермана в сочинском Зимнем театре с программой «Гарики всех времен. The best» произвело на сочинцев и гостей курорта ожидаемо радостный эффект как прививка счастья.

Это была светлая, веселая и одновременно трогательно-нежная встреча с уходящей натурой и великим прошлым: уровень интеллекта Игоря Мироновича, его остроумие и богатейший жизненный опыт сегодня воспринимаются по-лермонтовски: «Да, были люди в наше время, /Не то, что нынешнее племя: / Богатыри – не вы!».



Для таких, как Губерман, любые жизненные невзгоды – лишний повод поднять себе и окружающим настроение. Даже пропажу в аэропорту Сочи по вине авиаперевозчиков чемодана с вещами и книгами поэт во время выступления преподнес как забавный эпизод – редкую возможность выйти на сцену в брюках продюсера, коим, кстати, был Борислав Ягудин. По словам Борислава Иосифовича, известие о найденном чемодане ему сообщили в 4 утра на следующий день после концерта.
Помимо Зимнего израильский «Абрам Хайам» побывал в Литературно-мемориальном музее Николая Островского, в музее «Дача В. В. Барсовой», на территории реконструируемого санатория имени Орджоникидзе – в задумчивости постоял возле знаменитого фонтана, где снимался фильм «Старик Хоттабыч»…
Архитектура Сочи увлекла Игоря Мироновича сталинским ампиром. Вместо визита в Олимпийский парк Губерман погрузился в богатейшее литературно-историческое прошлое столицы Белой олимпиады. С интересом познакомился с документальным фильмом Игоря Козлова и Ольги Саакян «Зачарованный берег», выразив желание посвятить одну из своих новых прозаических работ сочинским корням древнегреческого мифа о золотом руне.
Наша беседа состоялась накануне выступления – в номере гостиничного комплекса «Жемчужина» на 8-м этаже, из окон которого открывался восхитительный вид на серо-зеленое море и золотистый в лучах закатного солнца город.
– Игорь Миронович, в январе 2013-го в интервью BBC вы сказали, что испытываете «за Израиль – страх и гордость, за Россию – боль и стыд». А в октябре того же года в «Новой газете» дали три определения современной России: «беспредел, апатия, злоба». При этом признались, что вас коробит от слов «патриотизм» и «соборность». Вы ведь родились в Харькове? Последние события, вызвавшие международную опалу России, усугубили вашу оценку или коренным образом ее изменили?
– Мне не хотелось бы отвечать на политические вопросы, хотя их мне нередко задают и во время выступлений. Я обычно уклоняюсь от ответа. Я – иностранец, и мне пристойна сдержанность – не смогу говорить искренне и честно.
За время нынешних гастролей по России чуть ли не во всех 13 городах умные, доброжелательные и с большим чувством собственного достоинства люди делились, что они в восторге от присоединения Крыма. Я воздерживался от комментариев. Не хочу быть Кассандрой и пророчить беды…
– Поэт в России, по мнению Евтушенко, – больше, чем поэт.
– Поэты – это Пушкин, Державин, Блок, Бродский…
– Вам Евгений Александрович дал такое определение: «сам собою недооцененный». Так вот, когда израильский поэт Губерман садится за рабочий стол, что его беспокоит?
– Вы, батенька, хотите влезть мне в душу! Это очень трудно при первом знакомстве. В мире есть масса вещей, вызывающих мое беспокойство. Например, моя старость и связанные с ней слабость, болезни. Меня беспокоит здоровье близких, а также постоянный и непрерывный уход друзей и ровесников. И это меня беспокоит значительно больше, чем политические события в мире.
– Размышляя об осени в жизни человека, вы как-то сказали, что в старости есть большой плюс: «многое можешь, но почти ничего не хочешь». Вы называете веру человека в жизнь после смерти – иллюзией. А еще собирали эпитафии на могилах. Дескать, лаконичные надписи убеждают вас в том, что все мы – персонажи анекдотов для кого-то, наблюдающего со стороны…
— Да, мы очень смешные создания, хотя наша жизнь – трагедия, поскольку каждому известен финал этой пьесы. А вот комичность происходящего способны оценить далеко не все. Я ощущаю оба жанра. И не имею естественнонаучных доказательств, что существует жизнь после жизни. Скорее всего, человек придумал это, чтобы не терзаться сопутствующими нам от рождения страхами.
– Ваш приятель, работавший в лаборатории с противоядиями, однажды показал вам, как скармливает змеям живых мышей: бьет мышку о каменный пол и только потом кидает змеям. По мнению вашего приятеля, это акт милосердия – спасение от мучений. Из увиденного вы тогда сделали вывод, что творец довольно часто поступает с нами так же…
– Именно, но мы этого не понимаем!
– Значит, если Бог существует, он все-таки милосердный?
– Я никогда не пытался вникнуть в его планы и намерения. Многое из того, что с нами происходит, зависит от внутренних причин: от характера, сохранения любопытства и свежести чувств, от окружающей среды, от питания – простите меня за прагматику. Разница в питании между западными стариками и советскими немыслимая и чудовищная! Во всем мире я встречаю бодрых и контактных 80-летних пенсионеров. Сравните их с российскими… А качество государства – это не промышленность, не боевые заслуги, не международный престиж, а благополучная старость, качество жизни пожилых людей, ушедших на покой, – ветеранов труда и войны, инвалидов.
– Так уж сложилось, что население Сочи составляют преимущественно люди немолодые…
–…А еще здесь всегда было много жуликов всех мастей – цеховиков и катал!
– Те тоже время от времени выходят на пенсию. Насколько старики в Сочи хорошо питаются, если взять за субъективную «единицу измерения» ресторан не самой последней на международном курорте гостиницы, где вы столуетесь? Можно ли говорить о мировых стандартах?

– Конечно, нет. Я попробовал местную кухню. Особо хулить ее не вижу смысла. Но то, что подают к столу здесь, и то, что подают там, – две большие разницы. Мне не хотелось бы обижать Сочи, но сегодня в российских городах немало изумительных гостиниц! По качеству еды они не имеют ничего общего с сочинскими едальнями. Может быть, я еще распробую местное меню, но мои запоздалые комплименты уже не станут достоянием гласности…
– Вы недавно выступали с концертом в Республике Коми – в Сыктывкаре и в Ухте. Причем, в Ухте во времена оны спасли памятник Пушкину Николая Бруни?

– Это было после выхода моей книжки о Бруни, отбывавшем срок в Ухтижемлаге в поселке Чибью. В 1937-м к столетию со дня гибели Александра Сергеевича Николай Александрович соорудил в Ухте из смеси глины, гипса, цемента и твердых добавок памятник поэту. В том же году скульптору добавили пять лет срока, а в 1938-м без суда расстреляли.
По приезду в Ухту я сразу попросил привести меня к этому памятнику. И вижу: огорожен грязной фанерой, а неподалеку – скульптуры маленького Ульянова и Павлика Морозова. Пушкина готовили к сносу, так как какая-то искусствоведческая комиссия постановила, что он уже не представляет ни исторической, ни архитектурной ценности. Я тогда по местному телевидению сказал, что никогда не будет в Ухте счастья, свободы, воли и радости, пока эти двое стоят в неприкосновенности, а потрясающий памятник поэту, сделанный изумительным скульптором, убитым под Ухтой, снесут. После этого какой-то ухтинский банкир дал деньги на реставрацию. И когда к ней приступили, очистили нижнюю часть памятника от старого цемента и бетона, взору открылась замечательной лепки туфля… Сейчас памятник уже в бронзе, как и подобает исторической реликвии.
– С вашим творчеством я, между прочим, познакомился тоже в Республике Коми. В Сыктывкаре лет двадцать назад ведущий комментатор Комирадио Тамара Горелик дала мне почитать две общих тетради с переписанными ею от руки гариками...
– Много сталкиваюсь с этим. Это такое счастье и, наверное, пожизненная награда! Мне часто приносят на подпись переписанные стишки. А на недавних гастролях в Ростове я получил из зала чудесную записку: «Дорогой Игорь Миронович, несколько лет назад я провела с вами незабываемую ночь! Вашу книгу мне дали только до утра».
– В другом городе некая зрительница написала: «Можно с вами хотя бы выпить, а то я замужем». К слову, вы как-то признались, что пили водку с Гагариным, и он до сих пор стоит перед вашими глазами: «несчастный, быстро спившийся, обреченный, как подопытные кролики, но уцелевший в космосе и полностью сломавшийся от славы человек»…
– С Юрием Алексеевичем я, действительно, провел в этой жизни минут пять, а может три. И у меня сложилось именно такое впечатление. Мне его очень жалко.
– А вас слава не сломала?
– Какая там слава, Господи?! Славы бывают разные. Человек жизнью рисковал – летел, Бог знает куда, а тут какую-то х… пишешь…
– Испытаний и на вашу долю выпало с лихвой! Взять хотя бы праздник, отмечаемый вами ежегодно 13 августа. Дружеская пьянка в память о том, что в 1979-м вас вызвали повесткой в качестве свидетеля в сфабрикованном деле о покупке краденой иконы, а вернулись вы домой пять лет спустя. Получается, прошлое не отпускает. И может, во снах мелькают картины загорской тюрьмы, расположенной в здании бывшего женского монастыря и поражавшей могучей кладкой стен, сводчатыми потолками и страшным режимом?..
– Я больше сидел в Волоколамске. Знаете, я очень благодарен советской власти за эти годы. Это было безумно интересно! Видит Бог, не кривлю душой и не кокетничаю. Я сидел в веселые, смешные и легкие времена. И если слышу, как кто-то рассказывает, что зона – это дикие страдания, начинаю о нем плохо думать. Всякое было – лагерь, тюрьма, пересылки по этапу, но голода, убийственной работы, сознательного мора людей не было.
И знаете, что любопытно. У меня есть товарищ, из-за которого я, собственно, и сел, так как мне предлагали его посадить. Он математик и профессор, мы с ним до сих пор дружим и пьем не раз в год, а раз в два месяца или чаще. И в разговорах всякий раз возвращаемся к моей лагерной теме и к теме его ссылки – ко всей нашей тюремной эпопее. Для него и для меня это было настоящее жизненное приключение, ради которого иные взбираются на Килиманджаро или отправляются охотиться на львов в Камерун!
Помню, после пересыльной тюрьмы Челябинска я оказался с опытным зэком, предупредившим меня: «Если ты не перестанешь говорить «спасибо» и «пожалуйста», то до лагеря не доедешь». Я засмеялся, а потом отчетливо понял – началась совершенно новая жизнь.
– Оскара Уайльда тюрьма сломала, а из Достоевского, как принято считать, выковала писателя…
– Перестаньте, Достоевский и до тюрьмы был великий писатель. Я его очень люблю (в отличие от Льва Толстого). И жизнь, которую вел Федор Михайлович, мученической назвать не могу. Конечно, были эпизоды, врезавшиеся в его память и, скорее всего, бесконечно прокручивавшиеся перед его глазами. Например, когда он стоял среди петрашевцев на Семеновском плацу в ожидании смертного приговора… Но «Мертвый дом», в котором он сидел, мало напоминал камеру пыток. И сидел Достоевский довольно вольготно: раз в неделю комендант крепости звал его к себе на чаепитие… Нет-нет, не тюрьма сделала его великим писателем.
– Тогда что?
– Сумасшедший талант и сумасшедшая несчастливость.
– А вас?
– Окститесь, батенька! Очень не люблю коллег, рассуждающих «об истоках творчества» и о родниках, «питающих живую душу поэта». Это было модно в начале XX века. Сейчас другое время – более реалистичное. О себе говорить не буду (меня не покидает ощущение, что пишу не я, а «пишут мной»). Скажу лучше о тех, кем восхищаюсь.
Дина Рубина, наверное, рассмеялась бы, подними я тему тайн вдохновения. Однако я с наслаждением читаю ее прозу, а также прозу Люси Улицкой. Из ныне живущих прозаиков выше всех ставлю Виктора Пелевина, самого настоящего великого писателя, который с годами пишет все лучше и лучше. Получаю удовольствие от стихов Тимура Кибирова, Дмитрия Быкова, Игоря Иртеньева. У последнего есть такие строчки: «И неимущим, и богатым / мы одинаково нужны, / – сказал патологоанатом / и вытер скальпель о штаны». Даже немножко завидно!
– И это говорит автор свыше девяти тысяч гариков?! Впрочем, свою позицию вы уже огласили: «Во мне смеркаться стал огонь; / сорвав постылую узду, / теперь я просто старый конь, / пославший на х… р борозду». И все же не одно поколение «буревестников» советского розлива черпает вдохновение в ваших бессмертных строках: «Ни вверх не глядя, ни вперед, / сижу с друзьями-разгильдяями, / и наплевать нам, чья берет / в борьбе мерзавцев с негодяями». Или: «Я не люблю любую власть, / мы с каждой не в ладу, / но я, пока мне есть, что класть, / на каждую кладу». А еще: «Я верю в совесть, ум и честь правителей земных; я верю, что русалки есть, и верю в домовых».
– Один мой читатель примерно моего возраста подошел после концерта и сказал, что знает наизусть около 800 моих стихов. «Если с вами что-нибудь случится, звоните», – предложил он.
Моим Державиным в каком-то смысле был Леонид Пинский, литературовед, читавший лекции в Московском университете. Случайно увидев подборку моих стихов, он при встрече стал их хвалить. Это блаженство длилось минуты две-три. Я растаял, потерял бдительность и решил поделиться радостью: «Леонид Ефимович, а еще у меня вчера сын родился». Пинский положил стишки, обнял и изрек: «Вот это настоящее бессмертие, а не то г…, которое вы пишете».
Знаете, настало время, когда особую радость дарят удачи коллег. В первой книжке одесского поэта Михаила Векслера я был покорен, насколько виртуозно он превратил одну строчку Некрасова в две: «Войдет ли в горящую избу / Рахиль Исааковна Гинзбург?»
– И смешно, и цензурно. Как тут не напомнить, что накануне вашего сочинского концерта Госдума РФ приняла, а Совет Федерации одобрил закон, запрещающий использовать ненормативную лексику в теле- и радиоэфире, в кинопрокате и при публичном исполнении произведений искусства. Теперь запрещается мат в теле- и радиоэфире, в театральных постановках, концертах и фильмах, идущих в кинотеатрах. Книги и диски с содержанием мата должны будут продаваться в запечатанной упаковке с надписью «содержит нецензурную брань». С момента вступления закона в силу – с 1 июля 2014 года – вводятся значительные штрафные санкции.
– Большой писатель Юрий Олеша говорил: «Нет ничего смешнее, чем написанное печатными буквами слово «ж… па»!» В применении к законодательному акту эта фраза выглядит еще комичнее.
– По дороге на встречу с вами я стоял на автобусной остановке и наблюдал, как молодой человек, лет 20-23, громко разговаривал с кем-то по мобильнику и при этом не ограничивал себя в выражениях. Однако из десяти человек, ждавших маршрутку вместе с нами, цветистая речь никого не покоробила. Наверное, потому что не было поблизости детей?
– Разные люди используют мат по разным причинам. К примеру, для некого мальчика Феди это способ показать девочке Люсе, что он уже вырос. Карл Маркс в работе «К критике гегелевской философии права» написал: «Религия – это вздох угнетенной твари». Я бы сказал, что вздох угнетенной твари – это мат или, точнее, обсцентная лексика.
Что же касается деток, то они знают ровно столько же, сколько и мы.
– Поэтому в период отрочества ваших детей Тани и Эмиля вы не устанавливали для них рамки в выборе литературы?
– Они сызмальства были вольны в предпочтениях.
– Проблемы «отцов и детей» обошли вашу семью стороной? Вы с вашими детьми – друзья?
– Я, как все родители, естественно, могу заблуждаться насчет наших взаимоотношений. Но нить любви между нами, уверен, сохранилась. Вот у меня приболела жена. И старшая дочь не вылезает из больницы, хотя у нее своих трое детей. Считает ли она меня своим другом, гордится ли мной? Трудно сказать. Я не знаю ее критериев. Сейчас Таньке – 48, а когда было лет 6 или 7, она пришла и сказала: «Папочка, жалко, что ты не официант, как отец у Ирочки. Потому что он принес ей на день рождения такие маленькие красные зернышки, которые называются «икра»…»
– А мне вспомнилась трогательная история о том, как ваш семилетний Милька, приехавший с мамой в Сибирь, куда вас сослали, прижался к вам на вокзале, словно вы только вчера расстались, и сказал: «Жалко, папа, что тебя в тюрьму посадили, по телевизору недавно шел отличный детектив».
– Он имел в виду картину Станислава Говорухина «Место встречи изменить нельзя»… Мне с детьми очень повезло! Но могло повезти еще больше. Сын мог стать кандидатом наук, что повод для гордости всякого пожилого еврея. Дочь могла получить высшее образование, а это в понимании каждого еврейского родителя – необходимость. Мне повезло с ними в коммуникативном, как сейчас говорят, смысле. А вот моим родителям со мной чудовищно не повезло…
– Ваш папа, инженер-электрик, был на всю жизнь, по вашим словам, напуган 1937-м, боялся ваших гуманитарных замашек. А ваша мама, окончившая консерваторию и юридический факультет, всю себя посвятила семье и прожила «не свою судьбу». И имей вы возможность позвонить в прошлое, как заявили в одном из интервью, то позвонили бы им, чтобы извиниться за все причиненные неприятности. Вы были настолько беспокойным ребенком?
– Каюсь. Они из-за меня многого натерпелись. Мои родители были правоверные люди, и когда у нас по субботам собирались родственники, то обходилось без политических разговоров – все ругали меня за плохое поведение и ели фаршированную рыбу, которую я с тех пор не люблю.
В классе пятом, когда по физике проходили законы Ньютона, я поспорил с приятелем, что инерция – х…ня, и спрыгнул с трамвая. Правда, тот уже замедлял ход, подъезжая к остановке. Но я врезался в какого-то пассажира. Было много шума. На дворе, если не ошибаюсь, 1948-й: повсюду клеймят космополитов и евреев, а отца из-за меня вызывают в милицию. Как он тогда испугался! Потом выпорол ремнем… Однако я хотел бы попросить у него прощения и за тот случай, и еще за многие другие.
– Как говорит Игорь Губерман, зло из памяти уходит, словно шлаки. Мне нравится ваша история о паспорте. Это когда за три дня до свадьбы во время командировки в Киев у вас украли «дубликат бесценного груза». И начальник отделения милиции посоветовал подарить паспортистке коробку конфет. Мол, сделает все, что нужно. Но коробка оказалась гораздо меньше, чем ожидания дамы…
– …Я тогда был очень бедный.
– И она выразила свое недовольство тем, что ваше имя, фамилию и отчество написала маленькими буковками, зато слово «еврей» в графе «национальность» – большими.
– Я гордился этим паспортом много лет, но потом, к сожалению, утратил (закуривает. – Прим. автора).
– Игорь Миронович, ваша жена считает, что курение мешает вам жить, а вы убеждены, что помогает. Как бы там ни было, вам комфортно в Сочи, где какое-то время назад принята хартия «Город без табака» и ведется активная антитабачная кампания?
– По-моему, это очередная глупость. У Салтыкова-Щедрина подобное явление получило название «административный восторг». Смотрите, сексуальные меньшинства уже вышли на улицы, чтобы отстаивать свои права. А мы, курильщики, пока страдаем молча. Но ведь запреты не делают нас лучше – только подстегивают желание.
– На одной из встреч вы получили записку: «Спасибо вам, каждый раз мы всей семьей с большой радостью уходим с вашего концерта!»
– Этой фразой я обычно начинаю каждый концерт.
– Как думаете, что ищут те, кто приходит на ваше выступление?
– Понимания. В далекие советские годы люди валом валили на Евтушенко, Вознесенского, Ахмадулину – жаждали живых слов, которых тогда было мало. Почему приходят или не приходят к поэтам сегодня? Черт его знает. Умение слушать стихи и видеть образы мне кажется индивидуальной способностью ума, души. Есть ведь публика, посещающая выставочные или концертные залы, хотя ничего не понимает в живописи и в музыке, но к чему-то тяготеет, что-то испытывает… Моя бабушка говорила: «Не обобщай, Гаринька, и обобщен не будешь!»